Fanfics: Edward / Alphonse.

Период адаптации by Фрике

Мысль с утра: «Его не должно быть…»
Следующее ощущение – боль. Следующее чувство – страх. И вина.
В полуоткрытые глаза бьёт слишком яркий свет. В комнате неприятный запах лекарств. Пока это всё, что можно сказать об этом месте. Ах, да, вот ещё: оно знакомо. Как лицо человека, которого видел два раза в жизни. Как песня, мотив которой слышал очень давно.
Мысль вторая, автоматическая: «Надо встать».
Ещё не сделано ни одного движения, но уже больно. И не понять: то ли во всём теле, то ли где-то в одном месте. Просто лежать и слушать тишину. И постепенно, медленно, неохотно осознавать, что жив.
Это хорошо или плохо?
А потом боль стала проходить. В какой-то момент её стало настолько мало, что удалось привыкнуть к свету, открыть глаза.
Ну, состояние собственного тела открытием не стало. Сознание уже смирилось с отсутствием руки и ноги. И комната с белыми стенами также не удивила. Перевязочная, реанимация, палата – всё вместе и всё под рукой.
Первый этаж. Дом Рокбеллов. Утро… Нет, день. Часа три. Один. Тихо. Больно.
Отвратительно.
Мысль третья: «Что теперь будет?»
Мысль четвёртая: «Что с нами стало?»
Эдвард судорожно вздохнул. На глаза всё пытались навернуться слёзы. Какое он теперь имеет право плакать? Теперь – какое?
А потом в тихую белую комнату ворвались голоса. И лязг железа. Они были в соседней комнате, за дверью. Эдвард молил стены, чтобы никто не зашёл. Потому что придётся смотреть в глаза.… Потому что придётся слышать голос… И отвечать за свои поступки. Мальчик не был уверен, что выдержит.
Он молил белые стены, а им было плевать.
Поэтому дверь всё-таки открылась.
-Ну, наконец-то! Мы уж думали, так и будешь до вечера… - Уинри улыбалась.
Эдвард старательно отводил взгляд. Смотрел на кусок тёмной стены за её плечом. -Где Ал? – сил хватило только на один вопрос. И только на то, чтоб услышать ответ: -Я здесь, братишка.
Гора железа за спиной Уинри. Пустота в доспехах. Брат.
За что? Ему-то за что?
И хочется и выть, и плакать, и забиться куда-нибудь в угол, и просить прощения. А кому это нужно? Кому нужны крики вместо реальной помощи? Кому нужны бесполезные и больные люди?
Сознание сделало милость – отключилось.
Приподнявшийся было на локте Эдвард повалился на постель. Несколько капель крови просочились сквозь повязку и упали на простынь.
Суета, беспокойство… Разговоры шёпотом у постели и потом – на кухне и громко. Долгие часы в ожидании чего-то. Мучительные попытки уловить упрёк в глазах.
Мучительные попытки заставить себя поверить, что всё будет хорошо.
А потом сидеть у ближайшей к кровати стены.… Смотреть на светлые пятна на полу и звёзды в окне. Ночь наступила слишком быстро.
Ночь будет слишком долгой.
Спать не хотелось, да и не нужно это было. Дышать тоже не было никакой необходимости. И если второе как-то не замечалось, то первое вызывало самую настоящую тоску.
Хотелось шума.
Хотелось громких голосов и детских игр.
Хотелось радости, холодного ветра, маленьких обид и грустных улыбок.
Все говорят, что взрослеть скучно. Но почему-то никто не упоминал, что это ещё и больно.
И если свою боль ещё можно пережить, то его боль просто сводила с ума. Хотя Альфонс был уверен, что брат скорее отдаст оставшиеся руки-ноги, чем позволит боли победить себя. Чем позволит себе перестать дышать.
К сожалению, у самого Альфонса просто не было выбора. Его новое тело всё решило за него.
Пока его не убьют – он должен будет жить.

Мысль пятая: «Не_один».
Не шевелится, чтоб не привлекать внимание. Дышать так же спокойно. Чёрт…
Только пережить эту ночь. И все последующие. Только бы их пережить.
На небе звёзды. И нет никаких сил, чтобы отвернуть голову. А помнишь, как мы любили на них смотреть? Помнишь?
И, чёрт, почему же ничего не видно кроме ярких точек на небе?
-Альфонс…
Резкий выдох. Холодные руки сменили повязку на лбу.
А окна уже нет.… Есть небо без луны и много холода.
-Альфонс, прости меня…
Эдвард почувствовал, что начинает бредить. Ну, и пусть. Так легче.
Иногда слова спасают. Они помогают переложить на других свои проблемы.
-Ал... Прости меня! Ал...
Захлёбываясь слезами и бессвязным шёпотом
тонуть в тишине
не слышать родной голос
-Братишка, ты не виноват.
-Это из-за меня....
не чувствовать рук на лбу и бешеного биения собственного сердца.
-Ну вот, у тебя теперь все бинты в крови.
-Прости, Ал...
Он ещё долго просил прощения. Тихим шёпотом. Разговаривал с мамой…
А Альфонс сидел рядом и постоянно поправлял сползающую повязку. Сдерживал брата, когда тот в бреду чуть не срывал с себя бинты. На запястье и плечах Эдварда оставались синяки – Альфонс ещё не мог соизмерять силу.
А ещё Альфонсу вспоминалось, как он тащил брата к Уинри.
Это было не трудно - нести его, в конце концов, он всегда весил очень мало.
Это было не трудно - перевязать его потуже, взять на руки как можно осторожнее и выбежать прочь.
Это было не трудно - поверить. Трудно было рыдать одной только душой, не имея возможности выплёскивать боль и горечь. Но лил дождь, капли ползли по шлему, и можно было представить, что это - слёзы.
А ещё Альфонс без остановки, с надрывом повторял одну и ту же фразу. Может быть, вслух и шёпотом, а может быть, про себя и во всё горло. Он не понимал. Тогда это не имело никакого значения.
-Ты только не умирай... Ты только не умирай... Ты только...
Сейчас младший молчал. Горечь в душе не позволяла говорить.
В какой-то момент Эдвард затих. Опять потерял сознание.
Небо светлело и серело.
Небо возвращалось к жизни.

Мысль с утра: «Пережили»
Альфонс отошёл к окну и отдёрнул шторы. Было ранее утро, перед домом носилась Дэн, все остальные ещё спали. Прошло немного времени, и послышались быстрые шаги, а потом дверь комнаты открылась.
-Ну, и как он? – Пинако положила морщинистую ладонь на лоб Эдварда. Покачала головой, глядя на повязку. – Подержи-ка его.
Альфонс послушно приподнял брата. При этом он никак не мог приспособиться и взять его так, чтоб и поднять можно было, и повязку не задеть. Наконец всё получилось. Пинако стала разматывать бинты с такой ловкостью, что ей любая медсестра позавидовала бы. Сказывалась многолетняя практика.
-А где Уинри?
-Дрыхнет ещё. Как бы в школу не опоздала… - Пинако вынула трубку изо рта и прокричала во всю силу лёгких. – Уинри!!!
Эдвард приоткрыл глаза и закашлялся.
-С добрым утром, - сказала Пинако, заканчивая перевязку. – Вот так. – Она легонько хлопнула по бинтам. – Скоро укол сделаем. Если всё равно будет больно, не терпи, а скажи Альфонсу – пусть зовёт меня. Ясно?
-Д-да…
-Ал, а ты не крутись постоянно около Эда, а хоть дрова наколи, что ли! – тут Пинако снова заорала: – Уинри!!! Ты встала?
-Да, бабушка! – ответный крик со стороны кухни.
-Ешь, и в школу!
-А можно я не пойду? Там скучно! И расспрашивать же начнут! Ну можно?
-Нет, я же сказала! – Повторимся: Пинако во временной комнате Эда, Уинри на кухне, и обе они орут через огромное пространство, т.к. идти – лень. – И если меня ещё раз вызовут в школу – пришибу!
-А кто тебе тогда будет помогать?
Это уже было сказано с нормальной громкостью. Уинри просунула голову в комнату. В одной руке у неё был бутерброд, в другой – расческа.
-Привет. Это тебя бабушка разбудила?
-Не знаю… Ал, отпусти меня.
Альфонс осторожно положил брата на постель. Тот на секунду прикрыл глаза, как будто унимая острую боль. Пинако тут же сделала ему укол в уцелевшее предплечье.
-Вечером перенесём тебя наверх…
Ударом в грудную клетку – сознание собственной ущербности.
Альфонс отважился посмотреть брату в глаза и увидел там беспомощность. И всё ту же мольбу, которую слышал этой ночью. Вслух Эдвард никогда этого не скажет. А Альфонс никогда об этом не заговорит.
А, учитывая, что Эдвард ночью себя не контролировал…
-…вдруг пациенты поступят.
…Альфонс узнавал очень странные вещи.
Мысли вслух, они не для всех и даже не для самых близких. Они для стен и потолка, для своей личной боли и своих личных галлюцинаций. Слышать их – большая ответственность.
-Ал… - тихо сказал Эд, когда все вышли. – Ты… как?
-Со мной всё хорошо, братишка! Правда, всё хорошо!
-Я больше не смог ничего… А то… не знаю, что… оно где?
-Бабушка закапала на заднем дворе. Ты отдыхай.
Альфонс обогнул кровать и пошёл к двери.
Железное тело плохо слушалось, и дело даже не в отсутствии привычки. Ноги подгибались.
Просто надо объясниться – и перестать считать себя виноватыми. Преодолеть барьер из несказанных слов и ложных выводов. Из шаблонных фраз и плохо скрываемого страха.
Не могут.
Альфонс вышел и прикрыл дверь, привалился к ней спиной.
Плохо. Почти физически.
Уинри подошла и обхватила руками доспехи где-то на уровни талии. Прижалась к железу с человеческой душой.
-Всё будет хорошо… Вы не верите, а всё будет хорошо…
-Уинри! Марш в школу!
-Иду, бабушка!
Альфонс заметил, как она смахнула слезу с ресниц.
Что-то слишком много слёз в последнее время…
-Альфонс, помоги мне это передвинуть!
День начался.

Уинри с трудом дожила до окончания занятий.
Домой… И спать… Нет, сначала надо будет помочь бабушке. Подготовить комнату для Эда.
Мысли путались в голове с недосыпа. А тут ещё Марта привязалась с этой несчастной книгой…
-Уинри, мне очень надо! Я только на минуточку забегу!
-У нас пациент… - широко зевнула. – Всю ночь не спала.
-Я тихонько. Правда, очень нужно!
-Ладно. Ещё в аптеку зайдём.
Пришлось делать крюк.
Обычно Рокбеллы медикаменты заказывали независимо от местной аптеки. А сейчас обезболивающее совсем закончилось… Пинако уже сделала заказ, но когда он придёт – неизвестно.
-Клиенты? – понимающе улыбнулся продавец, протягивая пакетик.
-Не совсем… Спасибо.
Они вышли из аптеки. Уинри сощурилась от яркого солнца.
Дома было очень тихо. Пинако была в мастерской и что-то там перебирала. Когда девочки вошли, хлопнула дверь в комнате для пациентов. Братья не хотели, чтобы их видели. В небольшом тазу на полу, у двери, лежали окровавленные бинты. Марта посмотрела на них, и ей стало плохо.
-Тише, - Уинри приложила палец к губам. – Он спит, наверное.
-А кто там у вас? А где Эдвард и Альфонс?
Уинри вздохнула.
-У себя дома, роются в книжках… Подожди, я сейчас.
Нужная книга долго не хотела находиться. Оказалась, что она упала за стол, в узкую щель между ним и стеной. Уинри достала её и спустилась вниз, размахивая добычей. Вдруг что-то разбилось в соседней комнате.
Выпроводив удивлённую Марту, Уинри толкнула дверь в домашнюю палату.
Альфонс стоял у постели, сильно наклонившись вперёд. По латной перчатке стекала желтоватая жидкость, на полу валялись осколки. Пальцы были крепко сжаты, а сама рука дрожала.
Странный взгляд золотых глаз.
Попытался сесть, стиснул зубы. Помогало плохо.
Только не закричать…
Не получилось. Рука подогнулась. Тело стало заваливаться вперёд и вбок. Ударился правым плечом о тумбочку.
Холодные руки машинально подхватили, удержали от болезненного падения с кровати. На перчатке осколок, в кожу, капли крови.
Эдвард прижался щекой к железу. Лихорадило.
Успокоиться. Вздохнуть поглубже... Нет. Больно.
Только не закричать…
-Братишка…
Закрыть глаза и не дать слезам скатиться вниз. Вцепиться ладонью в руку брата. Когда Эдвард открыл глаза, была ночь.
Опять ночь.
«И кошмары лезут из щели…» (Строчка из стихотворения товарища Иезуита – прим. автора)
Вот его личный кошмар: стоит рядом, возвышается горой. Девятилетний мальчишка с открытым лицом и растрепавшимися волосами. Как же похож на маму… Но почему у него такая большая и холодная рука? И почему тень на стене совсем не его?
Чёрные руки из всех щелей.
Забрали брата.
Оставили бездну отчаяния.
И безысходность.
Эдвард смотрел на черноту перед глазами сквозь слезы боли и понимал, что уже ничего не изменить. Что Альфонс так и останется таким на всю жизнь. И ничего уже не исправить.
Никогда.
Не.
Исправить.
И ненависть Альфонса будет вполне заслуженна. Такое ведь трудно простить.
Сжаться под одеялом, хотя каждое движение причиняло боль. Уткнуться в подушку лицом, чтобы ничего не видеть. Крепко сжать зубы и отгонять подступающий бред. А прощения просить нельзя, потому что реакция Альфонса могла бы подтвердить страхи. Лучше неизвестность. И заговаривать о том вечере тоже нельзя. Уж лучше сохранять иллюзию.
Через минуту Эдвард был в том лихорадочном состоянии, когда не понимаешь что говоришь и что делаешь. Хриплые и бессвязные слова сами вырываются. Тем не менее, бред отступал. Иногда он засыпал, но ненадолго, а когда просыпался, всё так же мучился от боли. Прощения больше не просил.
Ночь была самым страшным временем для обоих. В основном потому, что воспоминания о ней оставались только у Альфонса. Младший каждый раз шептал, что брат не виноват, но на утро всё забывалось, а заговорить об этом – лишить брата тех спокойных и редких часов, когда тот был в сознании. Друг с другом они почти не разговаривали. Эдвард был равнодушен ко всему, а Ал молча ухаживал за братом и не отходил от него.
Ночь была на исходе. Гасли звёзды. Вспыхивали ярко, но всё равно гасли.
Альфонс устало опёрся о подоконник. Новое утро у окна – уже традиция.
Моральная усталость сильнее физической. Она не проходит. Она заполняет собой пустоту, становится больше и сильнее и не уходит.
Альфонс не знал, как с ней бороться.
Иметь вместо тела доспех – это не так уж страшно. Неудобно, непривычно, дико, но со временем привыкаешь. Правда, ужас сковывал, когда Альфонс представлял себе, что придётся провести так всю жизнь.
И всё чаще приходили вопросы… много вопросов, а ответов нет. И Альфонс не думал, что они существуют в природе.
Странное состояние… Разобраность на части. И не важно, что много нет, когда есть самое главное.
«Но я ведь всё равно здесь. Я здесь, с тобой. Я бы сделал всё.… Но я просто не знаю, что делать»
Дверь открылась, и в проёме показалась взъерошенная голова Уинри. Она на цыпочках подошла к Эдварду.
-Спит, - заметила девочка. – Заражение крови не такое уж сильное.
-А ты почему так рано встала?
-Да так, пить захотелось, - Уинри помолчала. – Кстати, а ты зачем сегодня посуду бил?
-Что? Ах, это… Случайно. Силу не рассчитал.
-А… А я думала, вы поссорились! У Эда тогда такое лицо было.
-Тише, разбудишь.
-Ой, - Уинри испуганно глянула на Эда. – Так вы точно не поссорились?
-Точно.
-Ладно… Тогда я пойду, может удастся ещё поспать.

Неделю спустя.

-Альфонс, осторожнее, не сломай! Ты его сейчас раздавишь!
-Неудобно же…
-Я кое-как починила это кресло!
-Не ври, Уинри, - Пинако, скрестив руки и попыхивая трубкой, стояла в стороне и наблюдала. – Ты его за пять минут сделала.
Инвалидное кресло тяжело ударилось колёсами об пол и немного откатилось назад. Уинри старательно обтерла его сначала влажной, а потом сухой тряпкой. Отошла и критически оглядела.
-Ну, Эду немного великовато, а вообще сойдёт.
В комнате на втором этаже стоял стойкий запах лекарств и жареной картошки. На тумбочке у кровати возвышалась стопка книг, в основном учебники Уинри, а также гора медикаментов. Эдвард сидел на постели, вяло ковыряясь вилкой в уже остывшей картошке.
Уинри задохнулась от возмущения, увидев своb кулинарные изыски нетронутыми.
-Ты знаешь, сколько я её готовила!?
-Ну…
-Что «ну»? Ты почему не съел? Я зря старалась?
-Я не хочу.
-Ты всю неделю голодаешь! – Девочка уперла руки в боки. Альфонс боязливо попятился. – Ты худой, как… как хрен знает что! Как швабра! И рёбра торчат!
-Они тебе мешаются?
-Знаешь, Эд, если ты не хочешь, я сама накормлю!
-Это что, материнский инстинкт проснулся? – шепнул Альфонс Пинако. Та не ответила, только выпустила очередную струю дыма.
Тем временем Уинри насадила на вилку кусочек картошки и поднесла её к самому лицу Эда. Элрик-старший поморщился и попытался отодвинуться, но Уинри схватила его за запястье.
-Ешь.
-Отстань.
-Ешь, кому говорят?!
-Сказал же: отстань!
-Инфантильный придурок!
«И где она таких слов набралась?» - подумалось Пинако.
-Надоедливая…
-Уинри, - вдруг тихо сказал Альфонс, - не трогай Эдварда.
-Ты хочешь, чтоб он от голода умер?!
-Нет. Я вообще не хочу, чтоб он умирал. А вот он, по-моему, хочет.
-Ал… О чем это ты?
Альфонс не ответил. Он молча подошёл к брату, осторожно поднял того на руки и также молча вышел из комнаты. Уинри беспомощно посмотрела на бабушку.
Альфонс дошёл до лестницы и остановился, пытаясь сообразить, как поаккуратнее спуститься.
-Ал, с чего ты это взял?
-Хочешь сказать, я не прав?
-Да.
-Врёшь.
-Не вру.
Ещё несколько шагов вниз.
-Я бы никогда…
-Но ведь ты пытался меня вернуть. Разве это не самоубийство?
Ступеньки уходили из-под ног и раскачивались, проклятые, из стороны в сторону. Альфонс почувствовал, как Эдвард в его руках нервно повёл плечами.
-Тогда я должен был умереть.
Если бы у Альфонса были зубы, он бы скрипнул ими от злости. Но тех не было, поэтому он просто посадил брата в коляску, уже мало заботясь о его телесном состоянии. Эдвард удивлённо замер в кресле, вцепившись в подлокотник. Потом огляделся, задержав взгляд на окне.
-Это небо? Это небо там?
Лёжа на кровати, на втором этаже, он мог видеть только потолок. Каждый день, каждый час, один только потолок. Альфонс не сразу это понял.
-Да, брат.
Эдвард вздрогнул. Пальцы прикоснулись к правому плечу, с которого уныло свисал пустой рукав, рука безвольно упала на колени.
Безразличие – не боль. Так почему бы в нём не спрятаться?
Следующая ночь прошла в полном молчании.
Альфонс поднял голову и посмотрел на краешек одеяла. Оно свесилось почти до пола, скрыв темноту под кроватью. Ал сидел у стены, уставившись в одну точку, и теребил листок бумаги, складывал его и разворачивал.
Вместе - тяжело. Порознь – слишком похоже на предательство.
На следующий день приехал подполковник Мустанг. Альфонс увидел, как в пустых глазах брата появилось хоть какое-то выражение. И почему-то испугался.

-Ты не пожалеешь?
-Нет. Я всё решил.
Эдвард говорил с закрытыми глазами – заранее отгораживаясь от предстоящей боли. Иллюзий строить не приходилось. Он видел людей приходящих к Рокбеллам. И их страдания тоже.
-Сколько времени займёт восстановление?
- Не меньше трех лет. Прежде ты не сможешь нормально двигаться.
-Один год! - Мальчик упрямо сжал губы.
-Кровью будешь харкать! – криво улыбнулась Пинако.
Последнее предупреждение.
Эд помотал головой. Это единственный путь, и его надо пройти.
Альфонс наклонился к брату, их лица оказались на одном уровне. Аккуратно двигаться в операционной оказалось сложно.
-Всё будет хорошо!
Господи! У Альфонса было такое ощущение, что он переживает сильнее Эдварда. Хотя так и должно быть. И так всегда будет.
-Я верну тебе тело.
Не «Я знаю» или «Конечно», машинально отметил Альфонс. Привычка подмечать все незначительные изменения в поведении брата сработала и сейчас. И анализировать их на ходу. Этакая странная форма паранойи.
-Я знаю. Придёт время, ты и своё вернёшь.
Пинако отстранила Альфонса и подошла к Эду. Перетянула руку резиновым жгутом, нацелилась остриём на немного вздувшуюся вену. Вопросительно посмотрела на мальчика.
-Я всё решил, - повторил тот.
Уинри взяла Альфонса за руку и потянула прочь из комнаты, тот оглянулся на брата. Эдвард, засыпая, слабо улыбнулся ему. У изголовья койки Пинако перебирала инструменты. Губы на строгом лице были крепко сжаты. Совсем как недавно у Эдварда. Альфонс остался в коридоре один. Среди тишины.

Чьи-то руки прикоснулись ко лбу. Чужие.
-Кто вы?
Это вообще слова были? Какой-то хрип…
-Тише, тише… Я – доктор. Друг Ури Рокбелла, приехал недавно…
На глазах лежало что-то холодное и мокрое. Эдвард не сразу понял, что это просто марля, смоченная холодной водой. Наркоз проходил медленно.
Мальчик приподнял руку. Она была как чужая, почти не слушалась и двигалась как-то рывками. Прикоснулся к повязке.
-Сейчас, сейчас, - торопливо забормотал врач.
Повязка исчезла с лица, и прохладная темнота сменилась слишком ярким светом, бившим прямо в лицо. Веки тоже не слушались, как будто их сделали из очень плотной и тяжёлой ткани.
На ярко-жёлтом фоне вырисовался силуэт. Длинные волосы…
-Отец? – прошептал Эдвард.
-Нет, нет, твоего отца здесь нет, – повязка вернулась на лицо. - Ты ведь Эдвард, да? А как сокращённо? Знаешь, не люблю длинные имена, всегда стараюсь как-нибудь покороче.
Болтовня чертовски действовала на нервы, но помогала отвлечься.
Хотелось спать….
Уинри что-то говорила о том, что после наркоза спать нельзя…
Кстати, да.
-Где… Ал?
-Тот парень в доспехах? На станции. Пинако и Уинри тоже. Там сейчас полный бедлам… Поезд опрокинулся.
Эдвард отвечать не стал.
Бороться со сном не было никаких сил.
Эд уже не слушал, болтовня врача превратилась просто в фоновый звук.
А там было так хорошо, в этой черноте… Если бы ещё не было этого надоедливого жужжания.
-Парень! Парень, не спать! – кто-то хлопал его по щекам. – Давай, просыпайся. Смотри на меня, слышишь? Говорить трудно? Ну, ничего, потерпи, я от тебя не отстану. Будем беседовать. Так как мне тебя называть?
-Эд…
-Отлично. Сколько тебе лет?
-Не ваше… дело…
-Грубый ты, Эд. Невоспитанный, - печальный вздох. – Эй, не спать!
-Знаю. Вас… как зовут?
-Рик. Вот и познакомились. Так, тебе ещё полчаса осталось… Болит? – вдруг обеспокоено спросил он.
-Нет, - соврал Эдвард.
Было даже обидно, что Уинри и Ала здесь нет. Было обидно, что этот Рик изображает сочувствие – ему же никакого дела нет… Обидно до слез…
-Убирайтесь…
-Что?
И пришла Боль.
Дорогая гостья…
Эдвард пытался терпеть, пока его скручивало в тугую пружину. Боли становилось всё больше, она скапливалась за краем сознания…
Потом пружина раскрылась и рванула острым краем по глазам.
-Тише, мальчик, тише… Всё хорошо… Помолись. Ты веришь в Бога?
-Нет, - выдохнул Эдвард.
Становилось легче.
-Почему?
-Его нет…
-Поразительная логика, - фыркнул Рик, а потом уже совсем другим тоном спросил: - Ты его винишь?
-Кого… его? За что?
-Бога, - терпеливо пояснил Рик. – За то, что с тобой стало. Ты попал в катастрофу, тебе отрезало руку и ногу, нормальной жизни пришёл конец, - он говорил так, как будто лекцию читал. Эдвард слушал, его, стиснув зубы от боли и от злости. – Родителей нет, поддержать и успокоить некому. И никто в этом не виноват, просто счастливый билет выпал не тебе. Вот я и подумал, ты наверняка будешь искать виноватых.
-Пси… холог, что ли?
-Да.
-О чёрт… - Эдвард попытался рассмеяться, но закашлялся. – Психи вы все…Я посплю?
-Нельзя. Но я могу облегчить твои страдания.
Эду даже стало интересно.
-Как?
-Убить, - с каменным лицом сказал Рик.
-Идите на хрен.
Оставшееся время прошло в какой-то болтовне. Рику, похоже, понравилась идея прибить несчастного ребёнка.
-Это совсем не больно.
-Ага…
-Ты ничего не почувствуешь. У меня, конечно, нет опыта…
-А потом тебя прибьёт мой брат.
-Так ты точно не хочешь?
-НЕТ!
И откуда только силы взялись? Ему так хочется спать, а он ещё и кричит при этом… Можно собой гордиться, наверное. А Рику обязательно надо будет в нос заехать – совсем достал.
Холодная ладонь прикоснулась ко лбу. Это было до странности приятно.
-Теперь можешь спать.
Забытьё и впрямь оказалось приятным.

Потянулись осенние дни.
Уинри отсыпалась на уроках, днём помогала бабушке, а вечером и большую часть ночи ухаживала за Эдом. После того, как мальчик заявил, что ему скучно, она упросила его помогать с домашним заданием. К ним присоединился Альфонс. Так они и сидели в комнате, обложившись учебниками. Нормально заниматься с братьями было трудно: они спорили или друг с другом, или с ней, или писали в сочинениях такое, что Уинри всё переписывала заново.
А потом Ал шёл помогать Пинако, потому что днём не было времени. Уинри садилась куда-нибудь и ждала, пока Эд заснёт. Примерно до двенадцати всё было спокойно. Потом мальчик просыпался от резкой боли, и Уинри пересаживалась поближе. Сейчас от Альфонса было мало пользы, не хватало знаний и опыта. Хотя делать перевязку и ставить уколы он научился. Не будить же Пинако и Уинри каждую ночь. Когда кожа на месте присоединения портов к телу превратилась в красные рубцы, Эдварду поставили протезы.

Ноги подкосились, вниз, на пол. Пальцы скользнули по обоям – не за что зацепиться. Закашлялся, перевернулся на спину и уставился в белый потолок. А пол-то холодный… Несколько минут отдыха. Надо снова пытаться. Да, самонадеянностью оказалась попытка пройтись по комнате без костылей. Ничего не разбил, и то ладно. Правда, стул упал, когда Эдвард попытался на него опереться.
Так, хватит валяться.
Попытка первая – как нормальные люди. Не держась ни за что, просто встать. Не получается.
Попытка вторая – как советовал врач. Как вдалбливала Уинри. Но рядом только стена, а нога слишком болит.
Тогда по-другому. Эдвард ползком добрался до опрокинутого ранее стула. А недалеко и костыль валяется, и постель, вся скомканная, совсем рядом… Боль ужасная, но надо терпеть.
Опять кровь.
Чёрт, вся рубашка заляпана. Опереться на стул и приподняться. Вот так.
Эдвард подтянул к себе костыль. Встал-таки. Долго стоял, опираясь на костыль, дышал тяжело.
Мальчик улыбнулся.
Даже так – жить можно. И нужно. Кому-то ведь всё равно надо, чтоб он жил. Ещё не ясно как, но совсем по-новому. Самостоятельно и без лишних сомнений. Без оглядки. Окунаясь в грязь, как сказал подполковник. Пусть так. Рядом всё равно есть кто-то, кому нужно, чтоб он жил и…
…и чтоб этот кто-то тоже смог жить, надо научиться ходить без костылей.

Back